новостной сайт о событиях в курдском регионе

ТЕКСТ: Игорь Торбаков

Турция переживает сложную трансформацию, которую можно было бы назвать медленным и мучительным изживанием кемализма. Но вопрос о том, какая модель приходит ему на смену, пока остается открытым.

 Задержания и аресты большой группы старших офицеров турецких вооруженных сил в конце февраля и обвинение их в подготовке вооруженного переворота вызвали шквал международных комментариев. Практически все наблюдатели согласны, что мы имеем дело с очередным острейшим всплеском внутриполитического противостояния, могущим серьезно дестабилизировать обстановку в стране, расположенной в стратегически важном регионе мира. Однако

аналитики и обозреватели (как внутри Турции, так и за ее пределами) серьезно расходятся в понимании сути происходящих процессов: кто в действительности борется с кем, какие цели преследуют противостоящие силы, каковы реальные ставки в идущей политической игре и как внутренние процессы могут повлиять на международное поведение Турции.

Как обычно, особую популярность приобретают полярные точки зрения. Силы (и связанные с ними комментаторы), мягко говоря, недолюбливающие правящую в Турции Партию справедливости и развития (ПСР), убеждены, что, инспирировав последнюю операцию по ослаблению и дискредитации турецкой армии, умеренно исламистская ПСР вплотную придвинулась к достижению своей подлинной цели – превращению Турции в исламское государство со всеми вытекающими внутри- и внешнеполитическими последствиями. Аресты высших военных чинов в Турции и выдвинутые против них обвинения, пишет, например, специалист по проблемам Ближнего Востока Дэниел Пайпс (сын известного американского историка России Ричарда Пайпса), являются симптомами «потенциально самого острого кризиса со времен основания (турецкой) республики Ататюрком в 1923 году». В своей статье в консервативном американском журнале National Review Пайпс утверждает, что ободренная успехами на выборах ПСР отбросила всякую осторожность и на всех парах мчится к реализации своей мечты – построению исламской республики Турции. В конечном итоге, говорит Пайпс, страна стоит перед альтернативой: шариатское правление или возвращение к «твердому» – т. е. кемалистскому – секуляризму.

Противоположный полюс представлен, естественно, ярыми сторонниками ПСР, утверждающими, что партия, уверенно ведомая премьер-министром Реджепом Тайипом Эрдоганом и президентом Абдуллой Гюлем, является единственной подлинно демократической силой в стране, опирается на широчайшую народную поддержку и ведет бескомпромиссную и благородную борьбу с авторитарными кемалистами, превратившимися в начале нового тысячелетия в противников европеизации и прогресса.

Разумеется, Турция – слишком сложная страна, чтобы объяснения происходящих в ней процессов могли быть сведены к двум противоположным, но одинаково прямолинейным схемам. В данном случае методологически правильно было бы руководствоваться мудрой сентенцией, что «Восток – дело тонкое».

Итак, «кто против кого»?

Видеть в нынешнем конфликте лишь противоборство «исламистов из ПСР» и военных, защищающих светские устои республики, – явное упрощение.

Само содержание идущей политической борьбы значительно шире, и поэтому значительно более сложным является состав ее участников с обеих сторон. Турция переживает сложную трансформацию, которую можно было бы назвать медленным и мучительным изживанием кемализма.

Политическая система, созданная основателем новой Турции генералом Мустафой Кемалем Ататюрком, была предназначена для проведения беспрецедентно радикальной модернизации отсталой мусульманской страны, созданной на развалинах Османской империи после поражения последней в Первой мировой войне. Кемализм представлял собой жесткую авторитарную модель, которая, по сути, не оставляла политического пространства для огромной массы консервативного мусульманского населения, курдов, армян, остатков греческой общины, а также всех тех граждан республики, кто – по мере того как турецкое общество становилось все более сложным и современным – хотел бы жить в более открытой и демократической политической системе. Ведущую роль в этой модели играла военная каста, которая наряду с высшими государственными чиновниками и представителями судебной власти обладала огромными полномочиями и управляла турецким обществом «так, как будто бы оно представляло собой вечно незрелого подростка», по образному выражению Халила Берктая, профессора истории из стамбульского университета Сабанджи.

Политическая философия кемализма рассматривает вооруженные силы как главный оплот турецкого «национального государства» и его «республиканских ценностей» (разумеется, так, как это понимают кемалисты, с их специфическими трактовками «секуляризма» и «национальной идентичности»).

Похоже, что за почти девять десятков лет республиканской истории турецкие генералы действительно уверовали, что это «их страна» и «их республика»: между 1960-м и 1997-м они четырежды насильственно смещали демократически избранные правительства, будучи искренно убеждены, что каждый раз они «спасали сбившуюся с пути страну».

Однако процессы социальной трансформации, изначально запущенные кемалистами, исподволь подтачивали их политическое могущество. Благодаря экономическим реформам 1980-х в анатолийской глубинке выросли новые бизнес-элиты – одновременно экономически агрессивные и религиозно консервативные (умеренно исламистские) – которые составили политическую базу ПСР и способствовали ее победе на выборах в 2002 году. Однако важно понимать, что ПСР смогла опереться на широкую общественную поддержку не столько потому, что своими историческими корнями она связана с исламистским движением в Турции, сколько благодаря своей прогрессивной политической платформе. ПСР (особенно в начале, между 2002 и 2006-м) была недвусмысленно ориентирована на Европу, радикальные демократические преобразования и ратовала за проведение экономических реформ и привлечение иностранных инвестиций. Именно поэтому Эрдогану и его однопартийцам удалось привлечь на сторону ПСР не только консервативных и богобоязненных мусульманских бизнесменов из Анатолии, но и некоторое количество столичных либералов, левых, а также представителей политически маргинализованных этнических групп (например, курдов) и даже вообще немусульман.

Таким образом, с одной стороны, мы имеем не просто «исламистов», но довольно широкую коалицию, состоящую из ПСР и ее союзников – консервативных провинциальных бизнес-элит, части либеральных элит Стамбула и Анкары и религиозных кругов. Им противостоят силы, связанные с государственным аппаратом и объединенные приверженностью к светскому этосу кемалистского толка. Опять-таки, это не просто «генералы» или «военная каста», но тоже коалиция, состоящая из руководства вооруженных сил, бюрократии, представителей судебной власти, «старых» политических партий, а также некоторых ведущих средств массовой информации и части академических кругов.

Между этими двумя формированиями оказались зажаты (и в какой-то степени политически дезориентированы) «старые» прозападные бизнес-элиты, объединенные во влиятельную Ассоциацию турецких промышленников и предпринимателей (TUSIAD), а также часть интеллектуальных элит, симпатизирующих общедемократическим целям ПСР, но подозрительно относящихся к руководству партии и ее исламистским корням.

В чем же суть турецкого внутриполитического противоборства? Каков результат недавней «антиармейской» акции, проведенной гражданскими властями Турции? Емкий ответ на эти вопросы дал в интервью The New York Times отставной генерал Э. Халдун Солмазтюрк. «Сейчас армия полностью подчинена и элиминирована как (независимая) сила с политической арены», – сказал генерал. Последние события показали, добавил он, что «армия уже не является неприкасаемой».

Действительно, проведенные в Турции аресты высших военных чинов абсолютно беспрецедентны, но одновременно они являются высшей точкой долгого процесса установления гражданского контроля над вооруженными силами.

Начиная с 2003-го турецкий парламент, в котором ПСР занимает доминирующие позиции, принял ряд мер, существенно ограничивших власть генерального штаба турецких вооруженных сил. Законодатели взяли под свой контроль армейские внебюджетные фонды, усилили функции находящегося под гражданским контролем министерства обороны (в частности, дав ему право определять приоритеты в расходах на оборонные нужды) и вывели представителей вооруженных сил из наблюдательных советов по высшему образованию и теле- радиовещанию. Наиболее серьезные изменения коснулись совета национальной безопасности – органа, который, в соответствии с конституцией (переписанной после очередного военного путча 1980 года), выполнял, по сути, роль «теневого правительства» и через который армия осуществляла свой контроль над гражданскими властями. Изменения в законодательстве, проведенные ПСР, радикально уменьшили количество военных в СНБ – с пяти до одного. Генеральным секретарем СНБ стал гражданский чиновник. Сам же совет был лишен исполнительных функций, а контроль над его бюджетом был переведен в ведение премьер-министра. Все эти важнейшие реформы были проведены в рамках гармонизации турецкого законодательства с европейскими нормами. На момент их принятия общественная поддержка «европейского курса» Турции была столь высока, что военным пришлось смириться с резким сокращением их политической роли.

Теперь же ряд наблюдателей считают, что последняя «проба сил» в сложных взаимоотношениях «военных» и «гражданских» в Турции знаменует подлинный Рубикон. Две недели спустя высшее военное руководство ограничилось лишь коротким заявлением, а начальник Генштаба провел трехчасовую встречу с премьером и президентом. Вот и все – ни танков на улицах Анкары и Стамбула, ни даже громоподобных ультиматумов с угрозами ответных действий. «Ну и что же мы имеем в результате всего этого? – спрашивает Башкин Оран, профессор международных отношений из Университета Анкары. – Одно большое ничего. Все закончено. Турция пересекла рубеж».

Однако даже если эти наблюдатели правы и мы действительно являемся свидетелями окончательного выведения турецкой армии из политики – что, собственно, можно интерпретировать и как угасание кемализма, – вопрос о том, какая модель приходит ему на смену, остается пока неясным.

Как точно подметил Соли Озел, известный политолог из стамбульского университета Бильги, партия Эрдогана является «демократизирующей силой, но совсем необязательно демократической». Действительно, ПСР обладает теми же негативными чертами, что и многие другие турецкие политические партии – как прошлые, так и нынешние. Это и абсолютное доминирование партийного лидера, и использование «административного ресурса» для подавления оппозиции, и раздача активов в рамках политического патронажа, и принесение стратегических целей в жертву эгоистическим и сиюминутным интересам. Все это – элементы турецкой политической культуры; их изживание – вопрос дальнейшей эволюции турецкой политической системы. В этом смысле и ПСР еще только предстоит стать классической либеральной партией, исповедующей открытость, плюрализм, верховенство права и подлинное свободомыслие.

Но если демократическое будущее Турции остается предметом дальнейшей политической борьбы, то об одном сценарии можно, пожалуй, сказать с большей определенностью. «Исламизация» Турции, превращение ее в фундаменталистское государство с шариатским правлением – это ложная перспектива.

«Исламистская угроза» – это «страшилка», используемая в нынешнем остром противостоянии двух основных политических сил. Специалисты по истории Турции указывают на четыре структурных причины, делающих «исламизацию» страны практически неосуществимой.

Первая причина – историческая: для Турции характерна долгая тенденция доминирования государственной власти над религией, которая предшествует установлению светской кемалистской республики в 20 веке. В Османской империи при столкновении ислама и raison d`etat – государственного интереса – последний чаще всего выходил победителем. Эта особенность, корни которой, очевидно, уходят в доанатолийскую историю турок, коренным образом отличает Турцию от арабского Ближнего Востока. В арабском мире государство является порождением ислама, указывают историки-османисты, в то время как в Турции государство предшествует исламу.

Вторая причина – политическая: долгая традиция демократизации делает исламистское правление в Турции невозможным. Пока демократические каналы политического самовыражения открыты, демократия остается лучшим противоядием от политического ислама.

Третья причина – социально-экономическая: широкие слои довольно многочисленного турецкого среднего класса заинтересованы не во введении шариата, а в продолжении извлечения выгод из глобализации, современного капитализма и стабильности, основанной на демократической политической системе.

Если консервативные предприниматели из Бурсы или Кайсери о чем-то мечтают, то скорее не об исламской революции, а об увеличении прибылей и членстве Турции в Европейском союзе.

Наконец, четвертая причина – культурно-религиозная. Ислам не является монолитной религией, говорит один из виднейших знатоков ислама американский профессор Джон Эспозито. Исламов много, утверждает он в своей последней, только что вышедшей книге «Будущее ислама». Специфика турецкого ислама состоит в том, что он содержит изрядную дозу суфизма. Это, по мнению специалистов-исламоведов, усиливает мистическое, культурное и социальное измерение турецкого ислама за счет радикальной политической ориентации.

В заключение – буквально несколько слов о «международной идентичности» Турции. Как расширение понимания «секуляризма» (включение в общественное пространство веры наряду с неверием) нельзя рассматривать как прелюдию «исламизации», так и диверсификация турецкой внешней политики и желание Анкары играть роль независимой региональной державы на Ближнем Востоке, Кавказе и Балканах не означают «поворота Турции спиной к Западу». При всех трениях, которые существуют во взаимоотношениях Турции с Америкой и ЕС, у нынешних турецких элит (как старых, так и новых) нет более привлекательных геополитических союзников. Нынешняя Турция – не самый удобный партнер для Запада. Однако можно надеяться, что долгий и сложный процесс демократизации страны сделает ее зрелым членом расширяющегося сообщества государств, чьи политические системы основаны на ценностях, которые традиционно принято называть «европейскими».

Автор – ведущий исследователь Финского института международных отношений.

gazeta.ru